contentНа этот фильм несомненно стоит пойти, потому что это фильм Мастера. Он очень крепко сделан, без провисаний, с уверенными и тонкими обоснованиями сюжетных ходов. Сцены жестокости там не сдобрены сентиментальным катарсисом, и не просмакованы, с целью вызвать в зрителе фрейдистский перенос на себя и оторопь. «Капричос» оживают, проделывают путь обратно, из искусства – в жизнь, из того как художник обобщил в то, что он увидел на улице.
С этой умеренности и начинаются обманутые ожидания зрителя и вопросы о Гойе...
В этом фильме совсем нет гротеска, - оружия офортов. И нету стильной грандиозности, достигаемой дотошной реконструкцией живописи, либо графики, предпринятой Джарменом в «Караваджо», или в недавнем «Капитане Алатристе». Форман именно деконструирует, не подражает, не «пользуется» художником. Только его временем. Гойя для режиссёра оказывается умным равным, своим глазом в чужом времени. Он самый «человеческий», самый не персонаж, бесполезный, пассивный и в экранной жизни и в сценарии. Гойя не катализатор катастроф, не запечатлитель. Он ничего не решает, никому не помогает, он вообще в фильме – не участник. В жизни – бог его знает, каким был. Что он для Формана? Фигура речи? Я думаю, он отправная точка режиссёрской задумки, и упоминание, присутствие его в этом кино это сентиментальное чувство поэта к скамейке, на которой он написал стихотворение. Исходя из своего наблюдения, я трактую и переосмысляю название Goya`s Hosts, что бы отменить и своё поверхностное разочарование. «Кошмары Гойи»? Нет, этот фильм не страшный, Гойе в этом фильме не страшно. Ближе к смыслу, возможно, «Времена Гойи», «Эпоха Гойи». В такой транскрипции Гойя перестает быть глазами эпохи, её «фронт-мэном», но оценивается как тот, на чьё мнение, основанное, возможно, лишь на беспринципном сострадании (пассивном настолько, что Гойя-глухой, в конце фильма, ничем не отличается от Гойи-слышащего вначале), может опираться изобразительное искусство спустя века, т.к. во все века искусство стремится к безоценочности и неучастию.
Название – это протянутая через времена рука художника такому же художнику. Ученика учителю, поспособствовавшему созданию фильма здесь, в 21 веке, из своего 18-го, преподав урок, как расставлять во времени объективные акценты, которыми сможет воспользоваться потомок, когда умрут политики и журналисты.
Сюжет построен вокруг троих. Лоренцо (Хавьер Бардем) – приспособленец, у которого в руках всегда оказывается власть. Девушка из влиятельной богатой семьи, по имени Инэс (Натали Портман), по которой, с тех пор, как она попала в жернова государственной системы, эта власть всегда проходится только катком, как бы не менялись режимы. И Франсиско Гойя (его играет скандинав Стеллан Скарсгорд, я его знаю по фильмам фон Триера), который охватывает своей художественной деятельностью людей со всех ступенек общества: пишет портрет королевы (власть) по долгу , отца Лоренцо (власть-церковь) ради денег, и Инэс (народ как таковой), по призванию.
Эти люди не могут соприкоснуться в жизни, им нет общих путей. Их «соприкосает эпоха». Сплющивает друг об друга, снова направляет друг к другу, разведя. При этом, оставляя абсолютно чужими, не знакомыми, каждого в своей социальной роли и каждого в незнании, или в заблуждении обо всём, что касается остальных двоих. По-настоящему вместе они никогда не бывают, только в кадре, только по прихоти случайности. Поэтому нет ощущения, будто нам рассказывают о горстке объединённых по какому-то принципу людей, например по признаку любви, или дружбы, но речь идёт о единой судьбе для чужих, и тут Формана не обвинишь в узости взгляда.
Герой Бардема проживает несколько жизней, от бормочущего паталогичного изувера инквизитора, реализующего свою похоть с невинной арестанткой, до адепта французской революции, обзаведшегося женой, детьми и новой должностью и обличающего своих бывших коллег-инквизиторов перед всё той же толпой.
Актриса Натали Портман, напротив, играет двух разных персонажей, а одна из её героинь так же проживает две жизни и сильно меняется.
Только Гойя и Форман статичны в своём отстранённом наблюдении, правда, первый, всё-таки, более опечален происходящим, чем второй.
В этом кроется последнее разочарование, наступающее вскоре после того, как сойдут титры и уже совсем не щемящее. Форман – Мастер, эпоха огромна, Гойя велик, но их совместный фильм – холодный и одномерный, т.е. совершенно беспроигрышный ещё на стадии задумки. Разбирать его так приятно и легко потому, что то, как он составлен интереснее того, во что он сложен.
И последнее. Как это часто бывает у больших мастеров, Форман, сняв не самый великий фильм в своей жизни, затронул, по-касательной, почти случайно обозначив, несколько важных проблем времён и человечества вообще. Это «вообще» именно то, что случается в искусстве, становясь одним из его признаков, его сильным и, так же, уязвимым местом, можно назвать это «точка вариации».
