Это простая как боль и одновременно тревожащая как открытая рана картина. Заковав в лаконичные викторианские интерьеры, содержательно и без визуальных затей кинопостмодернист Линч рассказывает простую историю о трагической судьбе «величайшего урода всех времен». Не срываясь с истерику, не соблазняясь на дармовую почти (в смысле зрительского, а, значит, кассового успеха) популярность «страшных рож» и утробных звуков, он строго и последовательно доводит вас до точно выверенного (почти математически!) катарсиса, который, поверьте, обязательно наступит, ведь, в конечном счете, «все мы немного лошади», а, следовательно, доли прощения и милосердия желаем опять-таки все же. Сострадание (которое, если вдуматься, вызвано облегченным вздохом «уф, не со мной, и, слава Богу») – вот та чувствительная струна, что зацепляется каждый раз, когда Джон Меррик поворачивается к камере (нет, к нам, прямо заглядывая в душу, в сердце или как там это называется, что екает на каждом кадре, встречаясь взглядом с «чудовищем») и будто спрашивает: «За что?»
А еще есть игра несчастного случая, нечаянного уродства, рок не рок, но какая-то отчаянная невезуха, по своим непонятным законам избирающая жертву. Эта проблема заметна у Линча. На четвертом месяце беременности одну женщину затоптало стадо слонов. Вот и родила царица в ночь… А где, спрашивается, справедливость, почему у невероятно красивой женщины, появляется такое уродливое создание? А нет ее. Как несправедливы и считающие, что Линч моделирует жестокость, он только сталкивает нас лицом с этой безжалостной бескомпромиссностью. Потому, для меня очень показательно, что историю по книге Фредерика Трэва, снял именно он. Не берусь судить, как происходит процесс этот в ноосфере: сюжет ли находит автора, автор ли сюжет, но я представляю очень мало режиссеров, способных снять именно этот фильм. И все-таки Линч дает надежду на спасение и вечное прощение любой человеческой трансформации. Оно рождается как-то исподволь, внутри вас, при первой встречи с «человеком-слоном» и даже раньше (ведь режиссер намеренно долго тянет с его появлением в кадре, доводя градус нашего напряжения почти до критического), а заключается в точно выбранных последних словах для Джона (до которых он может уже и не дожил, но зритель-то слышал): «Никогда и ничего не умирает. Течет река, гуляет ветер, летят облака, бьется сердце. Ничто не умирает». Остается память. Даже урод в конце достроил прекрасный храм Св. Филиппа. Да и не только…
В это воскресенье в «АРТкино».