Именно поэтому, я считаю «Евангелие от Матфея» (1964), самым удачным в веренице многочисленных экранизаций известных событий. И не случайно, что в своей «Специальной рождественской программе» АРТкино (www.artkinoclub.ru) выбрал именно фильм П. П. Пазолини (1922-1975) для показа зрителям в ночь на Рождество Христово.
Казалось бы, режиссер не выдумал ничего особенного, всего-навсего пересказал давно известную (наверное, самую известную на свете) историю. Но авторское мастерство как раз и заключается в том, чтобы (ну, конечно, и в степени авторской выразительности тоже) открыть что-то новое, не увиденное раньше в притче, которую знают все. Пазолини тоже «не мудрствует лукаво», но по-своему интерпретирует самое полное из четырех канонических Евангелий (Луки, Марка, Иоанна и, собственно, Матфея), идеально дополняя повествование потрясающими массовыми сценами, фантастической красоты каменистыми пейзажами, снятыми преимущественно сверху, в то время как лица (при частой подборке крупного плана) снимаются камерой наоборот снизу (когда даже самой хилый статист смотрит Наполеоном). В отличие от большинства экранизаций о Христе, где разрабатывался собственный оригинальный сценарий, версия Пазолини, на первый взгляд, полностью основана на библейских преданиях, причем не только событийно, герои даже произносят те реплики, что приписаны им в Священном Писании. Цепь последовательных событий тоже не станет сюрпризом: благая весть, Рождество и поклонение волхвов, избиение младенцев и бегство в Египет, крещение Иоанном Крестителем, вхождение в Иерусалим, изгнание торговцев из храма, предательство Иуды, тайная вечеря, сцена в Гефсиманском саду, венчание тернием, распятие на кресте, пьета, воскрешение. Напомните, если забыла что-то. Ах да, еще искушение в пустыне, танец Саломеи перед Иродом и голова Иоанна Крестителя на блюде, чудо о пяти хлебах и двух рыбах, Нагорная проповедь и др. известные евангельские сюжеты. Невероятно поражает арест в Гефсиманском саду: он снят при слабейшем освещении, когда лишь по неясным силуэтам остается догадываться о происходящем, а в какой-то момент перед зрителем вообще остается лишь «черный квадрат» экрана. И это потрясающая находка режиссера: если принято наоборот максимально «высвечивать» эту сцену, делая на нее ставку, как на кульминационную в картине, то Пазолини скрывает от нас, что же все-таки произошло на самом деле. Когда смотришь, становится жутко, в невероятно светлом фильме, как будто тьма египетская, вдруг выключили свет, и оставили наедине со своей фантазией. А воображение страшнее любой документалистики.
И все-таки при очевидности рассказанных событий, Пазолини придает образу Христа новое звучание. Иисус у него борец за народное благо, причем история приобретает ярко выраженный, сугубо национальный характер, в контексте современной итальянской истории: этакий «Че Гевара» от итальянского пролетариата, диссидент и бунтарь.
И все-таки при очевидности рассказанных событий, Пазолини придает образу Христа новое звучание. Иисус у него борец за народное благо, причем история приобретает ярко выраженный, сугубо национальный характер, в контексте современной итальянской истории: этакий «Че Гевара» от итальянского пролетариата, диссидент и бунтарь.
Любопытно, что непримиримый гомосексуалист Пазолини, вступив в коммунистическую партию в 49-м (и вскоре позорно изгнанный оттуда за свою ориентацию), называл себя «католиком-марксистом», утверждая, что при этом является атеистом, но в душе религиозен, ведь религия – «часть культуры». Такое сложное отношение к религии сохранится у него всю жизнь: с одной стороны, часть его работ и высказываний признавались оскорбительными в адрес церкви, и против режиссера систематически заводились судебные иски (поговаривали даже, что это стало причиной загадочной смерти П. П. 2 ноября близ Остии, которую он, по одной из версий, сам же и срежиссировал), с другой стороны, в «Евангелии» трудно не заметить почитания и бесконечного преклонения перед образом Спасителя (фильм получает не только специальную премию жюри Венецианского кинофестиваля, но и Большой Приз экуменического жюри, действующего от имени Ватикана) .
Впрочем, это не мешало Пазолини называть себя новым Мессией и именно его собственная мать (Сузанна) сыграла в картине Деву Марию (в фильме, как и во многих других лентах мастера, снимались преимущественно непрофессиональные актеры). Еще более интересен тот факт, что Пазолини хотел видеть в роли Христа…Евгения Евтушенко(!). Но Е.А. был тогда в очередной опале, чтобы его выпустили на съемки, группа итальянских режиссеров во главе с уже авторитетным по тем временам Феллини написала коллективное письмо Хрущеву, где уверяли Н.С., что «фильм будет сделан в соответствии с марксистским трактованием Христа» (см. интервью Евтушенко на http://www.knigoboz.ru). Стоит ли говорить, что дальнейшее намерение не имело продолжения. На роль Христа был поставлен Энрике Иразоки.
О нем хотелось бы сказать особо. Возможно, кто-то назовет эту игру недостаточно профессиональной, неглубокой (странное и спорное слово), а сам Пазолини считал его несколько жестковатым, но лично меня невероятно привлекает безмятежность и сосредоточенность созданного образа. Конечно, Иразоки страшно повезло с такой внешностью, будто специально созданной для роли: пронзительный взгляд, кажется, видит в вас все (даже самое неприглядное), высокий чистый лоб, какая-то светлая печать на лице - настолько повезло, что можно даже заподозрить, будто он и не играет вовсе, а лишь демонстрирует себя перед камерой. Но кто сказал, что хорошая актерская игра определяется мерой какой-то безумной эпилептической импульсивности? Время немого кино давно прошло, к сожалению ли, к счастью ли, но современные киноприемы диктуют другие правила съемки, и уже не нужно в изнеможении валиться на стул всякий раз, изображая страдание. В игре Иразоки чувствуется глубоко скрытая, невероятной концентрации силы. Вот он пристально смотрит на вас (а фронтальная съемка лица при застывшей камере – один из приемов, которым пользовался Пазолини на съемках, - вспомним, так всегда появляется архангел), спокоен и даже как будто равнодушен к происходящему, и вдруг взрывается, наружу выплескивается ярость, в нем просыпается тот самый демон бунта, которого искал в образе своего Христа режиссер (сцена изгнания торговцев из храма, например).
Мы можем бесконечно спорить о религии (я обычно в таких случаях молчу) и быть нетерпимыми к своим оппонентам в самом терпимом, казалось бы, вопросе; ругать на чем свет стоит и режиссера-провокатора и его творение или, наоборот, возносить до небес. Но мне бы хотелось, чтобы мы просто помнили этот фильм. А остальное – каждому свое…